| AnyaRadosti | Дата: Пятница, 09.07.2021, 05:46 | Сообщение # 1 |
 Принцесса
Группа: Амазонки
Сообщений: 133
Статус: Offline
| . — Проблема «начала всех начал». — Версии космогонических мифов. — Пересечение научной истины и мифа. — Отголоски мифологического миросозерцания. — Проблема ремифологизации (возрождения мифологии).
— Функции мифотворчества.
В контексте универсального рационализма миф всегда воспринимался
как антагонист научной истины. И вопрос, можно ли соотносить миф и истину, в большинстве случаев решался отрицательно. Да и как может самое систематизированное, рациональное и сознательное знание о мире сочетаться с вымыслом, произвольной фантазией, сказкой? Наука всегда выступала как воинственно «опровергающая миф» знание.
По справедливому замечанию Гегеля, в основе мифологии лежит фантазирующий разум. Образы и представления, которыми он пользуется, — всего лишь эрзацы понятий, несовершенные его формы. Поэтому миф можно рассматривать как начальную форму мышления, когда мысль не может себя выразить в адекватном виде и от неумения отразить объективно разумное содержание в разумных же формах начинает фантазировать, обращаясь к вспомогательным средствам— образам и представлениям. Можно сказать, что в мифологии разум и воображение тождественны. Бес понятийный интеллект попадает во власть эмоциональных стихий. Поэтому в мифологической
картине мира все утверждения чужды эмпирической проверке, а проявления природы воспринимаются по аналогии с образом действия живого существа.
Слово «миф» (от греч.) означает сказание, предание, и это предание все оживляет, одухотворяет, всему предписывает человеческий строй мыслей
и эмоций. Более точная экспликация данного слова указывает, что миф — это
повествование, совокупность фантастически изображающих действительность
«рассказов», которые не допускают никакой возможности опыта. Впрочем, можно насчитать свыше пятисот определений мифа. Иногда мифом считают историю, превращенную в сказку, а иногда сказку, превращенную в историю.
Однако в самом широком смысле миф понимается как фантастический вымысел о богах, духах или героях, о перво-предках, действующих в «начале» времени, участвующих прямо или косвенно в создании мира или его элементов, как культурных, так и природных. Обыденное мировосприятие, с одной стороны, связывает с мифом представление о самой невероятной выдумке, а с другой — нечто необыкновенно поучительное, хотя и сообщенное в иносказательной форме. Миф не может быть опровергнут и переиначен. Он принят многими поколениями «до нас» и на основании этого транслируется и оценивается как высшая реальность. Иногда мифологию называют прото-философией, а метафизику — второй мифологией. Аристотель даже утверждал, что человек, любящий или сочиняющий мифы, — до некоторой степени философ, так как мудрость состоит в знании причин, а мифы дают хоть своеобразное и специфическое, но тем не менее объяснение причин происходящего. Неоплатоники пошли дальше, заявив, что в мифах сокрыта истина и мифы учат истине. Они развивали аллегорическое истолкование мифов древнегреческой философии, видели в Зевсе всеобщее первичное начало, которому все повинуется, в Афине —мудрость, присущую разумному устройству, в столкновении гомеровских богов — борьбу стихий огня, воды и других сил природы, а в ссоре Зевса и Геры — борьбу тепла и холода.
Проблема «начала всех начал». Версии космогонических мифов.
Если задуматься, то есть в стройном здании науки та черта, выход за которую самой науке не доступен. Речь идет все о той же.«злосчастной» проблеме «начала всех начал» — о генезисе мироздания, или о возникновении Вселенной.
На языке интерпретаторов мифа этот раздел носит название «космогонические
мифы», которые парадоксальным образом в массе своей тождественны у различных племен и народов. Впрочем, тождество мифологических сюжетов современный психоанализ объясняет так называемым юнговским коллективным бессознательным, которое заявляет о себе системой архетипов — определенных моделей организации опыта. Сюжет же космогонического мифа, в котором рождение Вселенной стало возможным в результате разрушения Космического Яйца, навевает ассоциации о «Большом взрыве», или «Антиколлапсе», о которых речь идет в современной физике. Но, когда физики говорят о предшествовавшем «Большому взрыву» первоначальном сингулярном состоянии Вселенной, они по сегодняшний день не дают убедительной
версии того, каков же субстратный состав этого первоначального сингулярного
состояния, а лишь отделываются замечаниями о том, что современные представления о пространстве и времени, о материи и энергии к нему неприложимы. Значит, их или уже нет, или еще нет. В связи с этим на память приходит любопытный тезис из талантливого «Трактата о небытии» нашего современника Арсения Чанышева, который имел своей целью оправдание первичности небытия. Доказательство от времени опирается на простые рассуждения типа: существование настоящего предполагает существование прошлого и будущего, т.е. того, чего уже нет или еще нет. Это временной модус небытия. Эзотерики-каббалисты в данном отношении более свободны в выводах. Они величают это первое и исходное как непостижимый принцип, который может быть раскрыт только путем исключения всех познаваемых качеств. Считается, что то, что остается после исключения всего, есть вечное состояние Бытия, и хотя его невозможно определить, это источник невыразимой сущности. Таким образом, то, что становится стартовой площадкой науки в качестве исходной модели возникновения мироздания, есть своего рода весьма недоказуемая и не имеющая научного статуса в строгом смысле этого слова доктрина, или иначе — мифологема.
Ей удалось «мифологическим», чудесным образом занять почетное место
объяснительной модели возникновения Вселенной. Другой пример пересечения научной истины и мифа—в спорах о природе энтропии и сюжетах, объясняющих сосуществование и противоборство двух начал: доброго и злого, светлого и темного, порядка и хаоса. Зло, тьма, хаос — синонимы дезорганизации. Добро, свет, порядок — царство гармонии и организации. С методологической точки зрения решение проблемы возможно в рамках диалектико-монистического подхода, когда зло есть «свое иное», противо-положное добру. Возможно оно и в аспекте бинарного, дуалистического подхода, предполагающего сосуществование двух начал, их активного противостояния и достаточно независимого функционирования. Кстати
сказать, методология не ограничивается лишь названными моделями, но включает в свой арсенал плодотворный принцип цикличности и принцип дополнительности. Принцип роста энтропии — меры хаотизации (а значит, дисгармонии и зла) говорит о том, что система, предоставленная сама себе, стремится от наименее вероятностного состояния к наиболее вероятностному, а именно к спонтанному увеличению беспорядка. Следовательно, зло имеет тенденцию к распространению и с ним нужно вести постоянное противо-борство. Так что современная термодинамика имеет свой преображенный прообраз в мифологической картине мира.
В более поздних версиях космогонических мифов о начале и устройстве Вселенной возникновение Земли объясняется двояким образом. Во-первых, используется идея творения, согласно которой мир был создан сверх- естественным существом. Во-вторых, предлагается синергетическая идея
саморазвития, т.е. постепенного формообразования упорядоченных структур.
Согласно последней, мир возник и оформился из первоначального хаоса, некоего бесформенного состояния. Вспомним Гесиода: «Прежде всего во Вселенной хаос зародился, — пишет он в «Теогонии», — А следом широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный, Сумрачный тартар в земных залегающий недрах глубоких...» Далее он повествует, что Ночь — Нокта и Эреб — Ирак произвели на свет детей: вечный свет — Эфир и светлый день — Гемеру. В древнеиндийском космогоническом и эволюционном мифе о творении мы сталкиваемся с эволюционной трактовкой космогонии. Здесь из хаоса начинает зарождаться Вселенная и появляется божество Брахма, которое продолжает процесс творения мира. Миф повествует: Давным-давно не было ни солнца, ни луны, ни звезд— не было даже времени, потому как некому было его измерять. Один лишь хаос царил Во всем мире. И вот из тьмы спящего хаоса возникли воды. Затем возник огонь. Великой силой этого огня было рождено Золотое Яйцо— сияющее как солнце. Оно долго плавало, покачивалось а безбрежном океане вод и разрасталось. Затем из него возник создатель Вселенной — Брахма. Силой мысли он разбил яйцо на две половины. Верхняя половина стала небом, а нижняя — Землею. Чтобы разделить их, Брахма поместил между ними воздушное пространство. Он утвердил землю среди вод,
создал страны света, положил начало времени. Космогонический миф, представленный в таком древнем литературном источнике священного знания, как Веды, предлагает свою концепцию мироздания, которая с точки зрения классификации мифов является творящим мифом. В нем говорится, что Вселенная возникла из тела Пуруши — Первозданного человека, которого боги принесли в жертву в начале мира. Они рассекли его на части. Из разума Пуруши возник месяц, из ока — солнце, огонь родился изо рта, а из дыхания — ветер. Воздух произошел из пупка, из головы— небо, из ушей— страны света, ноги же его стали землей. Из уст возникли брахманы— жрецы, руки стали
кшартиями— воинами. Из бедер появились вайшьи— земледельцы. Так из великой жертвы сотворили мир вечные боги. Третьим примером может служить такая уникальная черта, характерная для мифо-мышления, как всеобщее оборотничество. Заметим, что всеобщее оборотничество (превращение всего во все) — это древнейший принцип герметизма («все во всем»), который перекочевал в первую философию древних греков. Этот принцип — своеобразный прототип закона сохранения и взаимопревращения энергии.
Ныне же его отголоски все более явственно проступают в официальном кредо науки, устремленном к созданию единой картины мира и в менее официальной
голографической гипотезе реальности. Согласно последней (holos — «целое» и
grafos — «описание», т.е. описание целого, видение целого) может осуществиться в любой части и в любой точке универсума. «Каждая частица есть зеркало и эхо Вселенной», — сказал в свое время известный отечественный психолог Рубинштейн. Думал ли он тогда, что этот тезис окажется в преддверии новой парадигмы современного миропостижения, растворяющего грань между научным — аналитическим — и девиантным — преимущественно синтетическим— воззрениями на мир?
Любопытно заметить, что отголоски мифологического миросозерцания, когда мир описывался в чувственно-наглядной форме как поле действия антропоморфных (по образу и подобию человека) сил, сохранились
в современном языке не только в его поэтической форме: «земля спит», «небо
хмурится», но и в научно-техническом и, в частности, в кибернетическом языке:
«машина ищет», «машина запоминает» и пр. Примечательно, что свою глубокую философию мифа итальянский мыслитель XVIII в. Джованни Батисто Вико (1668-1744) изложил в труде, который назвал «Основания новой науки». В ней он именовал миф «божественной поэзией» и считал, что в поэтической мудрости первобытного человечества бессознательно таится все то, что, как в семени, развивается сознательно в философской мудрости лишь впоследствии.
Французский этнолог Л. Леви-Брюль (1857—1939) настаивал на до-логическом, а не алогическом, отрицающем всякую логику, характере мифологического
мышления. В нем, например, не соблюдался закон исключения третьего, а
следовательно, противоположности сходились. Объект мог быть и самим собой, и чем-то иным, что весьма схоже с квантовым поведением частиц микромира. Э. Кассирер (1874-1945), немецкий философ-идеалист, считал, что специфика мифа состоит в том, что в нем «конструируется символический мир». Кстати сказать, это весьма свойственная и для науки процедура, ибо символические языки и теоретические конструкты — необходимый инструментарий научно-теоретического познания. Считается, что научная картина мира преодолевает мифологическую и история движется от мифа к логосу. Однако в качестве некоего уровня или фрагмента мифология может присутствовать в самых различных культурах, а особенности мифологического сознания могут сохраняться в массовом сознании и по сей день. И если ищущих истину в науке отталкивает бездуховность, то особая «полнота» мифа достигается за счет включения в него эмоционального, образного и интуитивного начал. Это не позволяет объявить его доминирующей составляющей лишь архаических времен и установить жестко диахронное отношение между мифом и наукой, при котором первое (мифологическое мышление) рассматривается как нечто
исключительно предшествующее второму. Правильнее было бы увидеть отношение синхронии, т.е. сосуществования мифологии и научного мышления как двух уровней или планов идеального отражения мира.
В смыслах старых мифов подчас скрывается подлинная истина, передающая
сложную палитру человеческих переживаний. Миф о царе Эдипе потрясает
современника никак не менее, чем представителя античного полиса. Миф о Сизифе столь же поучителен сейчас, как и десятки веков прежде. В средневековье, например, бытовал алхимический миф о философском камне. Золото трактовалось как оборотень железа, и задача заключалась в высвобождении его скрытой сущности — золотости. Церковь использовала и использует христианский миф. Миф об избранном народе частенько заявляет о себе в политике: немецкий нацизм не без успеха эксплуатировал старо-германские мифы, а также создал новый расовый миф, соединяющийся с культом фюрера. Можно вспомнить о многочисленных сциентистских и анти-сциентистских мифах XX столетия: миф об ученом, сидящем в башне из слоновой кости, или же холиазмический миф о воцарении царствия божьего
на земле. Мифологический способ мышления в той или иной мере присущ человеку любой эпохи. Весьма интересно замечание Ю. Лотмана относительно уподобления мифа языку собственных имен, который вряд ли следует забывать и от которого вряд ли нужно стремиться освободиться. Сопоставление же науки и мифологии предполагает, что метаязыку научного описания соответствует мета-текст описания мифологического.
В самом общем случае источником процесса ремифологизации (возрождения мифологии) является не удовлетворенная потребность в целостном взгляде на мир. Не последнюю роль играет и иллюзорно-упорядочивающая функция мифотворчества, состоящая в преодолении вселенского хаоса посредством конструкций фантазии. Она направлена на то, чтобы вернуть чувство эмоционального и интеллектуального комфорта. Можно сказать, что миф нацелен на превращения хаоса в космос, и именно подобное иллюзорное действие столь необходимо мятущемуся современнику в эпоху «заката»
и «конца», в период «тотального беспорядка». В мифе четко просматривается
компенсаторная функция. Он замещает отсутствующие связи и служит
своеобразным средством выражения «вечных» психологических начал, стойких
культурный моделей. Может быть, этим объясняется столь частое обращение к
мифологии современных писателей эпохи постмодерна: Джойса, Кафки, Маркеса и др. Леви-Стросс (1908) остроумно именует термином «бриколлаж» ситуацию, когда в отличие от научной логики мифо-мышление пользуется «окольными» путями. Он пытается доказать, что мифо-мышление способно к обобщениям и доказательству, классификации и анализу. Миф, по его мнению, — это поле бессознательных логических операций, логический инструмент разрешения противоречий. Наиболее фундаментальное противоречие — противоречие между жизнью и смертью — заменялось менее резким — между животной и растительной формой существования. Возрождение мифа и мифологизма в литературе трактуется как осознание кризиса цивилизации, как острое разочарование в сциентизме, позитивизме, в науке в целом. Исследователи утверждают, что в XX в. мы сталкиваемся с ре-мифологизацией, значительно превосходящей все предшествующие романтические увлечения мифом. Ибо именно выразительные средства, свойственные мифо-мышлению,
во многом адекватны тому современному пласту мироощущения, вошедшему в историю под названием «неравновесный, нестабильный мир». Так является ли миф антагонистом истины?
В поисках ответа на поставленный вопрос заметим, что сакрально-когнитивные комплексы древних эпох имели отличное от нынешнего наполнение центра и периферии, иное соотношение рационального и вне-рационального. Центр
заполняла вера в трансцендентное, а на периферии оказывалось рациональное,
которое мыслилось как побочный продукт когнитивных структур сакрально-магических и ритуально-символических действий. Дальнейшая эволюция, как показал исследователь данной проблемы А. Огурцов, проходила в направлении смещения центра и превращения периферии, заполненной рациональностью, в ядро культуры. Из подчиненного, служебного момента сакрального комплекса рациональность превратилась в первичный центрирующий элемент, во многом определивший судьбу европейского рационализма.
мир украсит улыбка
Сообщение отредактировал AnyaRadosti - Пятница, 09.07.2021, 06:17 |
| |
| |
