| ludoed2 | Дата: Воскресенье, 09.06.2019, 05:35 | Сообщение # 1 |
 Эрцгерцогиня
Группа: Амазонки
Сообщений: 103
Статус: Offline
| Жители России получили то, чего хотели. И уж в любом случае то, чего заслуживали. Хотели “настоящего” капитализма, в нем и живут.
Наш капитализм неразвитый, полный диких докапиталистических проявлений, но это как раз нормально. Ведь мировая капиталистическая система представляет собой именно иерархию. Общества, находящиеся на ее нижних ступеньках, на периферии системы, должны выглядеть именно так. Ну да, советский обыватель, конечно, хотел жить, как в Западной Европе. Но только кто ему позволит? Количество мест ограничено. Мировой рынок, как и советский автобус - не резиновый.
Инвестиционных и других ресурсов на всех не хватит. Для того, чтобы мы стали жить, как в Европе, кто-то в Европе должен начать жить, как мы сейчас. А желать зла ближнему по меньшей мере неэтично. Впрочем, при чем здесь этика? - речь идет о капитализме…
Разочаровавшись в капитализме, российский интеллигент стал “розоветь”. Жить по-советски он уже не хочет, что, конечно, правильно.
Жить в нынешнем свинстве тоже как-то обидно, даже если личное состояние
позволяет. К тому же после августа 1998 года обнаружилось, что кризис ударяет
не только по низам, но и по “средним слоям”. В итоге у нас число потенциальных социалистов растет пропорционально тому, как сокращаются перспективы “среднего класса” стать “верхним средним классом”.
Появляется робкая надежда на то, что придут какие-то честные политики (господи, да откуда же?), и они, избегая крайностей либерализма и коммунизма, безо всяких потрясений и революций устроят нам роскошную жизнь с американскими супермаркетами и советскими социальными гарантиями. Вдобавок еще и при полной демократии. “Если на российской политической сцене появится движение во главе с лидером, не принадлежащим ни к старой, ни к “новой” номенклатуре, которое будет стремиться соединить либеральную идею Свободы с социал-демократической идеей Справедливости и патриотической Русской идеей, - то самая широкая общественная поддержка ему гарантирована”, - читаем мы на страницах “Независимой газеты” .
На меньшее мы не согласны. Нам надо, чтобы все разом и обязательно с большой буквы. И чтобы лидер был такой, за которым во имя свободы можно было бы стройными рядами, в ногу и без размышлений!
Правда, на самом деле тот же представитель среднего слоя в глубине души сознает, что все это чистейшая утопия, а потому с недоверием относится к политикам, которые подобное предлагают. И дело не в номенклатурном прошлом или настоящем того или иного политика. А просто ТАК в жизни не бывает. Потому российский обыватель, мечтая о социал-демократии, сам
же регулярно проваливает на выборах социал-демократов русского розлива. И в
сущности правильно делает.
Любой социал-демократический проект в современной России неизменно сталкивается сразу с двумя принципиально неразрешимыми проблемами. Во-первых, социал-демократия вообще могла развиваться лишь в странах, принадлежащих к “центру” капиталистической миросистемы.
Перераспределительный социализм (он же “гуманный капитализм” или “социальное рыночное хозяйство”) может существовать лишь в условиях изобилия ресурсов.
Тогда можно накормить одновременно и трудящихся-овец, и предпринимателей - волков. На периферии это невозможно. То есть мы как раз очень даже содействуем гуманизации капитализма, только не своего, а западного. Но есть и вторая проблема, еще более серьезная. Социал-демократии сегодня и на Западе уже нет. Есть партии с “левыми” названиями, но сходства между ними и социал-демократией в привычном смысле не больше, чем между “новым русским” и секретарем райкома комсомола. Физическое тело и имя то же, а социальная функция совершенно иная.
Кризис социал-демократии порожден концом “холодной войны”, технологической революцией, изменившей социальное и международное
разделение труда, глобализацией, подчинившей национальный капитал
транснациональным корпорациям и финансовым институтам. Все должны
конкурировать, на “социальное государство” нет средств, компромисс между трудом и капиталом, достигнутый с помощью идей Дж. М. Кейнса в середине ХХ века, лишился смысла.
Незадолго до европейских выборов 1999 года, на которых социал-демократия с треском провалилась, два ее наиболее авторитетных лидера Тони Блейр и Герхард Шредер опубликовали совместное письмо, где формулировали
принципы “нового центра” (Neue Mitte). Суть этих принципов сводилась к тому,
что традиционные идеи социал-демократии (перераспределение, смешанная
экономика, государственное регулирование в духе Кейнса) дожны быть заменены новыми подходами в духе неолиберализма. От самого неолиберализма авторы письма, правда, отмежевывались, напоминая, что не разделяют его иллюзий относительно того, будто все можно решать рыночными методами. И тут же предлагали решать проблемы мировой торговли за счет ее дальнейшей либерализации. Вместо солидарности предлагалось усилить конкуренцию, вместо создания рабочих мест - лучше готовить молодых людей к жизни в условиях постоянно меняющейся рыночной конъюнктуры.
В ответ на письмо Блейра и Шредера с собственным документом выступил основатель Партии демократического социализма Германии и лидер ее фракции в Бундестаге Грегор Гизи. Он опубликовал “Двенадцать тезисов для политики современного социализма”. Эти тезисы представляли собой последовательную защиту принципов социальной солидарности, регулирования и перераспределения. Однако о самом социализме в тезисах Гизи не было практически ничего. Не было в тексте и речи о рабочем движении - все отстаиваемые им реформы виделись не как следствие массовых выступлений трудящихся снизу, а скорее как результат действий правительства сверху. В сущности автор предлагал комплекс мер, вполне прогрессивных в рамках
капитализма, но никоим образом не выходящих за его рамки, даже не порывающих с его логикой. В 70-е годы такой текст воспринимался бы как документ правой социал-демократии. В конце 90-х это образец критики социал-демократии слева.
Меньше всего мне хотелось бы в данном случае нападать на моего друга Грегора Гизи. Он, подобно пианисту в американском баре, “играет как умеет”. Точнее - так, как позволяют обстоятельства. Будучи реальным политиком, Гизи понимает, что его тезисы не должны выпасть из общего контекста дискуссии - в противном случае он будет выглядеть “абстрактным идеологом”, “утопистом” и т.п., а потому никого убедить не сможет. В рамках данного контекста позиция Гизи - самая левая. Но это само по себе уже свидетельствует об исторически беспрецедентном упадке социалистического движения.
Происходит это на фоне кризиса профсоюзов и других форм самоорганизации трудящихся. Рабочий класс время от времени напоминает о себе забастовками, но в целом он вновь превратился из “класса для себя” в “класс в себе”. Более благополучные отряды трудящихся, связанные с новейшими технологиями, не проявляют особой солидарности с теми, кто выполняет традиционную физическую и машинную работу.
Между тем капитализм, похоже, не особенно укрепился благодаря упадку социалистических сил. Кризис системы подчиняется собственной логике, которая великолепно дала себя знать во время азиатского и российского
финансовых катаклизмов в 1997 и 1998 годах. Те, по кому финансовый кризис
ударил раньше, похоже, оправляются, зато на очереди Латинская Америка и
Западная Европа. Впрочем, череда финансовых неурядиц - лишь одно из проявлений общего процесса. В 1989-1991 годах капиталистическая миросистема достигла предела своей экспансии, став поистине глобальной. Ее дальнейшее развитие неизбежно означает обострение противоречий.
Роза Люксембург говорила об альтернативе “социализм или варварство”. Она оказалась права. Социализм потерпел поражение, варварство торжествует. Оно проявляется пока на окраинах системы, в России и в Африке, в бывшей Югославии и в Колумбии. Сначала появляются лишь очаги хаоса. Мир
всеобщей конкуренции становится миром неуправляемого насилия - в точности в соответствии с представлениями Томаса Гоббса о “войне всех против всех”. Любые правила - условны. Желание победить (или отомстить тому, кто обошел тебя) - абсолютно. Оно предопределено логикой самой системы, точно так же, как стихия агрессивности является ее неизбежным порождением на психологическом уровне.
Выводы психоанализа, сделанные еще в 20-е годы (в преддверии фашизма),
подтверждаются опытом последних лет. Бессмысленные региональные и этнические конфликты, распространение оружия массового поражения, рост коррупции, мафии, наркобизнеса - все это пока характерно для периферии. Взрыв национализма - закономерный результат капиталистической глобализации. Масштабы человеческих жертв в Руанде, Сьерра-Леоне и Конго уже вполне сопоставимы с истреблением людей в ГУЛАГе или во время второй мировой войны, с той лишь разницей, что тогда резня происходила на фоне великих исторических битв, а сейчас - просто так. Курдистан, Чечня, Таджикистан, бывшая Югославия, Колумбия - география насилия постоянно расширяется. Этот всплеск насилия - естественная реакция периферийного
общества, лишенного перспектив приобщиться к рыночному процветанию и не
видящего ясных перспектив для того, чтобы преобразовать себя на иной основе.
Россия оказывается вовсе не в стороне от магистрального пути человечества. Как раз наоборот. Мы в первых рядах - на пути в варварство.
Значит ли это, что все совершенно безнадежно? Скорее всего - да. Но некоторые шансы все же есть. И ими надо попытаться воспользоваться.
Во-первых, социалисты не должны и не могут в России быть центром. Надо раз и навсегда отказаться от мысли о том, что “великая Россия” или вообще что-то путное может у нас получиться без великих потрясений.
Потрясения так или иначе гарантированы, вопрос только в их последствиях. Потому призыв к умеренности в нашей стране (и вообще в современном мире) равносилен призыву к политическому самоубийству, которое отечественные центристы и совершают с завидным постоянством. Разумеется, сегодня на сцене появляется новая разновидность центризма - авторитарно-корпоратистская, насквозь коррумпированная, соединяющая социальную демагогию и критику неолиберализма с угрозами в адрес соседних народов. Культ сильного вождя здесь сочетается с обещанием организовать дружную работу предпринимателей и профсоюзов под зорким оком начальства. В Европе 20-х годов такой центризм назывался фашизмом.
Во-вторых, социалистическое движение в России возможно лишь с опорой на коммунистическую традицию. Наша левая традиция именно такова, никакой другой нет и в ближайшие годы не будет. Теоретически новая левая партия
должна была бы родиться на основе компартии, но этого не произошло. Под
руководством Геннадия Зюганова КПРФ перестала быть не только коммунистической, но и левой организацией. И дело тут не только в Зюганове.
Лозунг “защиты национальных интересов” естественно возникает в условиях периферийного капитализма. Это естественный позитивный ответ общества на вызов глобализации. Транснациональные бизнес-элиты и финансовая олигархия очень высоко интегрированы между собой и одновременно маргинальны по отношению к обществу, даже в странах “центра”. Общество не может быть глобальным. Рынок труда - тоже. Соответственно, отвечая на политику глобализации, левые защищают интересы общества против транснациональных элит.
Это заставляет левых становиться “патриотами”. И здесь мы сталкиваемся с
острейшей культурной и идеологической проблемой. Во Франции или Мексике
существует традиция демократического и революционного патриотизма, тесно
связанная с представлениями о правах человека и гражданина, ценностями
просвещения и свободы. В России или Турции, напротив, демократические и левые традиции развивались в конфронтации с националистической идеологией. В итоге вдохновение начинают черпать во всевозможных реакционных “почвеннических” концепциях. Что из этого получается, мы знаем на примере зюгановской Коммунистической партии Российской Федерации.
В принципе ответом на вопрос о “левом патриотизме” должен стать последовательный демократизм. После глобализации становится
очевидно, что международные формы демократии и представительства абсолютно необходимы, более того, без них неполноценной, незавершенной является демократия на уровне государства. Но без национального государства вообще не может быть демократии. Общество может выразить свои интересы и отстоять их только в рамках национального государства - любые международные структуры могут быть представительными и демократичными лишь в том случае, если они опираются на демократию в каждой отдельной стране, точно так же, как эта демократия может быть полноценной лишь в том случае, если опирается на местное самоуправление.
В то время как транснациональный капитал и международные финансовые организации становятся все более безответственными и неподконтрольными никому (по сути, они сами претендуют на то, чтобы контролировать законно избранные правительства), защита национального суверенитета становится равносильна борьбе за элементарные гражданские права населения. Мы имеем право участвовать в принятии решений, от которых зависит наша жизнь.
В таком понимании идея суверенитета не имеет ничего общего ни с идеологией “этнического” сообщества, ни с “державностью” русских националистов. Борьба за экономический суверенитет имеет смысл только в форме солидарных действий народов разных стран. Тем самым она должна опираться не на
идею национализма (по своей сути буржуазно-бюрократическую), а на традиции интернационализма и анти-империализма. Короче, в данном случае, для того, чтобы быть “современными” и “актуальными”, левым необходимо в первую очередь сохранять верность самим себе, собственным исконным принципам.
Третье и главное: левые должны наконец стать тем, чем их изображает либеральная пресса. Помните, в 1996 году газеты писали, что с приходом “красных” начнется передел собственности? А Зюганов “со товарищи”
беспомощно оправдывались: мол, не будем грабить награбленное. А надо. Без
экспроприации экспроприаторов все останется по-старому. Нельзя менять систему, не затрагивая отношений собственности. Большинство населения это осознает: опросы показывают, что массовый пост-советский человек, разумеется, национализировать мелкие лавочки не хочет, а нефтяную, газовую, металлургическую промышленность, энергетику, транспорт и связь готов хоть завтра вернуть в государственную собственность. Причем без всякой компенсации. Нас же не компенсировали, когда все это украли? Или чубайсовский ваучер все-таки был той самой справедливой компенсацией?
Наконец, ясно, что ублюдочное состояние нашей оппозиции и полная политическая беспомощность левых тесно связаны с упадком рабочего движения. В условиях обвального спада в промышленности иначе и быть не
может. Вопреки ленинским схемам, рабочее движение растет именно тогда, когда растет экономика. Если будет хотя бы минимальный подъем, можно надеяться и на перемены в профсоюзах, и на появление новых рабочих лидеров, сделавших себе имя, возглавляя победоносные стачки. Но в любом случае Россия не останется в стороне от более общего процесса трансформации класса наемных работников, происходящего во всем мире. Привычное представление о тождестве физического и наемного труда уходит в прошлое. Полностью пролетаризированы наука и образование. В ходе технологической революции сложился новый общественный слой, своего рода “технологическая элита”. До определенного времени эта технологическая элита пожинала плоды своего привилегированного положения в мире труда, фактически поддерживая неолиберальную модель капитализма. Но это было возможно лишь на этапе подъема технологической революции. Никакая революция, даже технологическая, не может продолжаться непрерывно и бесконечно. Революционные фазы развития технологии сменяются эволюционными, и положение технологической элиты меняется. Она вынуждена будет в значительно большей мере ощутить свою зависимость по отношению к настоящим элитам буржуазного общества - финансовой олигархии и транснациональной бюрократии частного сектора.
Чем больше технологическая элита обнаруживает противоречие своих интересов и интересов буржуазии, тем больше она ощущает себя
принадлежащей к миру труда (вместе с учеными, учителями, врачами). Изменение психологии происходит медленно, требуется смена поколений. Но происходит это закономерно. Некоторые социологи (например, А. Тарасов) считают, что именно технологическая элита выступит могильщиком капитализма. По отношению к буржуазному обществу она станет тем же, чем буржуазия стала по отношению к феодализму. Ведь буржуазию тоже на первых порах устраивал абсолютизм.
В любом случае новая технологическая элита должна осознать себя частью мира труда так же, как некогда буржуазия осознала себя частью третьего сословия, поставив общие классовые интересы выше корпоративных
перегородок. Преодоление этой корпоративной разобщенности трудящихся было главной задачей традиционного рабочего движения. Сейчас вопрос стоит о том, чтобы найти новую “идентичность”. Это непросто, но необходимо.
Класс фактически формируется заново точно так же, как это произошло в середине XIX века, когда индустриальный труд пришел на смену
мануфактурно-ремесленному.
Именно на базе нового классового сознания возможен новый социалистический проект. Вопреки модным рассуждениям о поисках новых принципов, ключевые идеи социализма остаются неизменными - иначе это уже не социализм. От частной собственности - к общественной. От экономики, подчиненной
прибыли частного сектора, к экономике, где господствует общественный сектор, обслуживающий общественные потребности.
Новые экономические отношения могут реально войти в жизнь только в форме “смешанной” или “переходной” экономики, “рыночного социализма”. Но отсюда вовсе не следует, будто сочетание рынка и социализма лишено противоречий. Социализм вовсе не обязательно исключает рынок, но еще
меньше он является порождением его логики. Как раз ограниченность возможностей рынка как организующей основы экономики делает социализм исторически необходимым. Другой вопрос, что вытеснение рыночных отношений новыми, основанными на кооперации и солидарности, не может быть механическим. Рынок сохраняется там, где эти отношения естественны и необходимы. Но, как показал опыт Интернета и фундаментальной науки, здесь действует иная логика. Чем больше будут распространяться постиндустриальные технологии, тем больше будет и общественная потребность в не-рыночной организации.
Наконец, последнее. У социализма есть другое имя - это культура. Принцип культуры, как и принцип социализма, вне-рыночен и в значительной
мере анти-рыночен. Прекрасное не может быть измерено денежными единицами, человеческое достоинство не всегда выгодно, а знания не должны быть предметом купли-продажи. Знание принадлежит всем.
Интерес интеллигенции к социализму в начале века был вызван не только модой на новые идеи и инерцией революционных ожиданий. Он был
глубоко профессиональным, если угодно, даже корпоративным. Культура
принципиально анти-буржуазна, она живет по иным законам, чем бизнес. И если сегодня мы видим массовый переход интеллигенции на либеральные позиции, то это свидетельствует не столько о кризисе социализма, сколько о глубочайшем кризисе интеллигенции, потерявшей свое место в обществе. Искусство заменяется шоу-бизнесом, наука - “исследовательскими проектами”, интересными только заказчику.
И все же ни одно общество не может существовать без культуры и без науки. А следовательно, на месте старой разложившейся и дискредитировавшей себя интеллигенции будет формироваться новая. А вместе с ней и новое поколение социалистических активистов.
Сообщение отредактировал ludoed2 - Воскресенье, 09.06.2019, 06:04 |
| |
| |
