| InnaTub | Дата: Воскресенье, 22.01.2017, 06:32 | Сообщение # 1 |
 Виконтесса
Группа: Амазонки
Сообщений: 15
Статус: Offline
| До середины XX века историячеловечества фактически была «мужской историей», т. е. ориентированной на
мужские персонажи и виды деятельности. Проблематика и методология «женской
истории» сформировались на Западе в конце 1960-х-начале 1970-х годов. К
настоящему времени можно условно выделить в ней четыре направления. Их
принципиальные отличия ярче всего выступают в формулировке исследовательских
сверхзадач.
Так, например, в первом направлении, которое
господствовало до середины 70-х годов, цель научно-познавательной деятельности
интерпретировалась как «восстановление исторического существования женщин»,
«забытых» или «вычеркнутых» из официальной «мужской» историографии. Но несмотря
на то, что приверженцам этого направления удалось достичь несомненного успеха в
освещении многих неизвестных страниц истории женщин разных эпох и регионов,
такой описательный подход скоро обнаружил свою ограниченность.
Представители другого направления, которое
выдвинулось на первый план во второй половине 70-х годов, видели свою задачу в
изучении исторически сложившихся отношений господства и подчинения между полами
в патриархальных структурах классовых обществ. Они стремились связать «женскую
историю» с историей общества и объяснить наличие конфликтующих интересов и
альтернативного жизненного опыта женщин разных социальных категорий, опираясь
на феминистские теории неомарксистского толка. Последние вводили в традиционный
социально-классовый анализ фактор различия полов и определяли статус
исторического лица как специфическую комбинацию индивидуальных, половых,
семейно-групповых и классовых характеристик.
На рубеже 70-80-х годов феминистская теория
обновляется, существенно расширяется методологическая база междисциплинарных
исследований, предпринимаются целенаправленные усилия для создания комплексных
объяснительных моделей, что не замедлило сказаться и на облике «женской
истории». Это касалось не только понимания диалектического характера связей
между неравенством полов и социальноклассовой иерархией, но, в первую очередь,
самого переопределения понятий мужского и женского. В 80-е годы ключевой
специфической категорией анализа становится «гендер» или «пол-род»,
альтернативный понятию «пол-секс» и призванный исключить биологический
детерминизм, имплицитно присутствующий в последнем.
Иначе говоря, понимание того, что такое мужчина и
женщина, какое поведение приличествует каждому из них, каковы должны быть
отношения между ними, есть не простое отражение или прямое продолжение
биологических свойств, а продукт культурно-сторического развития. Но сами по
себе гендерные различия, во-первых, не указывают на то, почему отношения между
мужчинами и женщинами постоянно предполагают господство и подчинение, а
во-вторых, не объясняют динамику этих отношений, т. е. не отвечают на вопрос,
каким образом они складываются, воспроизводятся и трансформируются.
Следовательно, будучи фундаментальным организующим принципом описания и анализа
различий в историческом опыте женщин и мужчин, их социальных позициях и
поведенческих стереотипах и в чем бы то ни было еще, категория гендера должна
быть методологически ориентирована на подключение к более общей объяснительной
схеме.
Поскольку гендерные модели «конструируются»
обществом (т. е. предписываются институтами социального контроля и культурными
традициями), воспроизводство гендерного сознания поддерживает сложившиеся
системы отношений господства и подчинения, а также разделения труда по
гендерному признаку. Понятно, что в этом контексте гендерный статус выступает
как один из конституирующих элементов социальной иерархии и системы
распределения власти, престижа и собственности, наряду с этнической и классовой
принадлежностью . Именно таким образом в конечном счете смещение «нервного
центра» гендерной асимметрии от природных характеристик к социально-культурным
включило отношения между полами во всеобъемлющий комплекс
социально-исторических взаимосвязей. Интегративный потенциал гендерно
ориентированных исследований, конечно, не мог не привлечь тех представителей
«женской истории», которые стремились «вернуть истории оба пола» [2, З].
Гендерный подход быстро завоевал множество активных сторонников и
«сочувствующих» в среде социальных историков и историков культуры. Так в 80-е
годы, в результате теоретического переосмысления предмета исследования,
пересмотра концептуального аппарата и методологических принципов «женской
истории», родилась гендерная история.
Центральным предметом исследований стал исторический
аспект гендерных представлений, особым образом выражающих системные
характеристики социальной организации и структурирующих отношения между
индивидами в специфическом контексте. Реализация тех. возможностей, которые
открывал гендерный анализ, была немыслима без его адаптации к неподатливому
материалу исторических источников, к специфике исторических методов
исследования и генерализации, без тонкой «притирки» нового инструментария. Все
это потребовало от историков самостоятельной теоретической работы и вызвало
бурные дискуссии. Особую остроту приобрели вопросы о соотношении между
понятиями класса и пола, между социальной и гендерной иерархией, между
социальной и гендерной мифологией и, соответственно, между социальной и
гендерной историей [4-7].
Основные теоретико-методологические положения
гендерной истории были сформулированы Д. Скотт в известной программной статье
[8]. В ее трактовке это понятие определено как «первичный способ означения
властных отношений» и характеризуется специфическим сочетанием четырех
неразрывно взаимосвязанных и принципиально несводимых друг к другу подсистем.
Это, во-первых, комплекс культурных символов, которые вызывают в членах
сообщества, принадлежащих к определенной культурной традиции, множественные и
зачастую противоречивые образы. Вторая составляющая - это нормативные
утверждения, которые определяют спектр возможных интерпретаций имеющихся
символов и находят свое выражение в религиозных, педагогических, научных,
правовых и политических доктринах. В-третьих - это социальные институты и
организации, в которые входят не только система родства, семья и домохозяйство,
но и такие сексуально-дифференцированные институты, как рынок рабочей силы,
система образования и государственное устройство. Наконец, четвертый конституирующий
элемент - самоидентификация личности.
В соответствии с этой интерпретацией гендера в
центре внимания оказываются важнейшие институты социального контроля,
регулирующие распределение материальных и духовных благ, власти и престижа в
масштабе всего общества, класса или этнической группы и обеспечивающие таким
образом воспроизводство социального порядка, основанного на гендерных
различиях, которые, в противоположность природным качествам пола, варьируются
от одного культурно-исторического пространства к другому. При этом особое место
занимает анализ опосредующей роли гендерных представлений в межличностном
взаимодействии, выявление их исторического характера и возможной динамики.
Специфический ракурс и категориальный аппарат
исследований определяются соответствующим пониманием природы того объекта, с
которым приходится иметь дело историку, и возможной глубины познания
исторической реальности. Иными словами, выстраивается уникальная синтетическая
модель, в фундамент которой закладываются характеристики всех возможных
измерений социума: системно-структурное, социокультурное,
индивидуально-личностное. Предполагаемое развертывание этой модели во времени
реконструирует историческую динамику в гендерной перспективе. Но от создания
теоретической модели до эффективного применения ее потенциала в практике
предстояло пройти долгий и трудный путь.
Разработка методологии гендерно-исторического
анализа подстегивалась практическими потребностями уже далеко продвинувшихся
конкретных исследований, которые показали, с одной стороны, многообразную роль
женщин в экономических, политических, интеллектуальных процессах, с другой -
противоречивое воздействие этих процессов на их жизнь. Кроме того, была
выявлена существенная дифференцированность индивидуального и коллективного
опыта, проистекающая из взаимопересечения классовых и гендерных перегородок,
социальных, этнических, конфессиональных и половых размежевании. Гендерный
анализ не просто добавил новое измерение и позволил преодолеть некоторые
ограничения классического социального анализа, но по существу внес неоценимый
вклад в то преобразование целостной картины прошлого, которое составляет
сегодня сверхзадачу обновленной социокультурной истории. Современные гендерные
исследования пронизали собой, хотя и неравномерно, почти все области
исторической науки.
На сегодняшний день гендерная история в ее
наиболее широком истолковании представляет собой огромное междисциплинарное
поле, охватывающее социальноэкономическое, демографическое, социологическое,
культурно-антропологическое, психологическое и интеллектуальное измерения. В
тематике гендерной истории выделились ключевые для ее объяснительной стратегии
сюжетные узлы. Я остановлюсь на одной из центральных и наиболее активно
разрабатываемых проблем - «гендер и власть».
Гендерная идеология и власть
В большом числе статей и книг исследуются
нормативные предписания, гендерная идеология, включающая расхожие представления
о женщинах, которые обычно фиксируют сугубо мужской взгляд на этот предмет и,
несмотря на наличие некоторых внутренних противоречий, рисуют в целом
негативные стереотипы мужского восприятия, а также навязываемые социумом модели
женского поведения. Эти идеи мыслителей разных исторических эпох были
зафиксированы в религиозной литературе, научных и философских трактатах,
поэтических и других произведениях, которые сохранялись и читались последующими
поколениями. В особенности сказанное касается идей тех авторов религиозных,
научных и философских трудов, которые считались высшими и непререкаемыми
авторитетами: их идеи, с одной стороны, отпечатывались в умах людей, не
способных сформулировать и увековечить свои собственные мысли, а с другой -
служили основой для правовых норм, регламентировавших поведение. Эти
«авторские» мнения больше не считались таковыми, а рассматривались в качестве
религиозной истины или научного факта.
Ряд неотъемлемых элементов общественного сознания
европейцев Нового времени был унаследован от античных и средневековых
писателей, от религиозных мыслителей. И хотя эти авторы во многом были разными
людьми, в том, что касалось женщин, они проявляли редкостное единодушие,
рассматривая их как определенно низших, по сравнению с мужчинами, существ.
Эти идеи все же претерпели некоторые изменения в
XVI-XVIII столетиях в результате интеллектуальных сдвигов, произведенных
Возрождением, реформационными течениями и научной революцией раннего Нового
времени, которая подвергла сомнению непререкаемость всех и всяческих
авторитетов. В это время стали слышны голоса тех, кто отстаивал более
позитивный взгляд на женщин. Но еще громче зазвучали и негативные оценки новых
мизогинистов, которые теперь предпочитали апеллировать не к Аристотелю или
Библии, а к естественным наукам и к юридическим системам. На этой гендерной
идеологии и были основаны те введенные в практику нормативные акты, которые не
только не увеличили, но еще более ограничили права женщин и их способность
действовать независимо во всех сферах жизни.
Множество новых публикаций текстов, их переводы и
каталоги, сотни специальных статей, эссе, рецензий, книг и диссертаций,
посвященных ренессансным спорам о женском характере, свидетельствуют об
огромном интересе к этой тематике гендерных исследований. В работах 80 90-х
годов были представлены доказательства активности женщин в развернувшейся в
Европе XVI-XVII веков полемике о «женской природе», предложены оригинальные ее
интерпретации, которые дали старт дискуссии о возникновении идеологии феминизма
в XVII веке. Еще большее расхождение точек зрения, нежели в оценках литературной
«памфлетной войны», наблюдается в трактовке взглядов религиозных лидеров
XVI-XVII веков. Но несмотря на отсутствие согласия среди исследователей, все же
можно, по всей видимости, сделать некоторые обобщения, касающиеся воздействия
религиозных перемен на концепции женской природы в сознании эпохи.
Многие из этих представлений восходили к идеям
средневековых ученых-схоластов. В глазах Лютера, Кальвина, Цвингли и вождей
английских пуритан женщины - создания Господа и могут получить спасение через
веру, в религиозной духовности они равны с мужчинами, но во всех других
отношениях должны быть им подчинены. Большинство реформаторов признавали
принципиальную ответственность Евы за грехопадение и считали, что именно это
усугубляет природную неполноценность женщин и необходимость их подчинения
мужчинам. Протестанты порвали с католическим учением о высшей ценности целибата
и написали множество трактатов, убеждающих женщин и мужчин (в особенности
бывших священников и монахов) вступать в брак, а также множество наставлений по
управлению семьей и домохозяйством. Вполне понятно, что именно в литературе
этого рода, призванной убедить сомневающихся в богоугодности семейной жизни, и
обнаруживаются наиболее положительные утверждения о женщинах. Их авторы приводят
списки прославившихся своими добродетелями женщин и образцовых жен, они также
используют историю о сотворении Евы из адамова ребра как доказательство желания
Господа видеть женщину стоящей рядом с мужчиной в качестве его доброй
помощницы, а не попираемой и растоптанной (ибо в этом случае Ева была бы
создана из ноги Адама). Интересно, что аналогичное соображение выдвигалось и в
доказательство того, что женщине никогда не следует претендовать на власть над
мужчиной, так как если бы Господь хотел этого, он сотворил бы Еву из головы
Адама [9-11].
Протестанты, как и католики, указывали на три
цели брака и перечисляли их по значению в том же порядке: деторождение,
уклонение от греха и, наконец, взаимопомощь и партнерство. Однако из идеала
взаимности в браке отнюдь не следовал идеал равенства, и протестантские
семейные наставления, руководства по домашнему хозяйству, брачные проповеди
непременно подчеркивают значение мужской власти и женской покорности. Почти во
всех течениях протестантизма эта покорность воспринималась как главный
приоритет в семейной жизни. Религиозные убеждения женщины никогда не
рассматривались как оправдание не только для развода, но и просто для открытых
споров с мужем, хотя признавалось ее право молиться о его лишь некоторые
рпадикальные секты разрешали женщинам покидать своих заблудших в вере супругов,
требуя, однако, чтобы они быстро вступали в новый брак и таким образом
оказывались под должным мужским контролем.
Деятели католической реформации реагировали на
вызов протестантизма. С середины XVI века многие католические лидеры, осознавая
роль женщин-правительниц как могущественных союзников в борьбе за возвращение
или удержание их стран в лоне католицизма, предпочитают воздерживаться от
открытой пропаганды наиболее грубых мизогинистских идей в духе
раннехристианских мыслителей или средневековых теологов. Даже самая резкая
критика не носит огульного характера, а адресно направляется на тех женщин,
которые бросают вызов мужскому господству, любые проявления гендерной инверсии
сурово осуждаются и преследуются.
Научная революция, которая перевернула картину
мира образованных европейцев, открыв им новый взгляд на вселенную, мало что
изменила в давно сложившемся представлении о женской неполноценности. Более
того, некоторые историки считают, что она его усугубила, отстаивая
ассоциируемые с мужчинами - или определяемые как мужские - понятия разума,
порядка, контроля, закона и продолжая отождествлять женский характер с
иррациональностью, неупорядоченностью и необузданностью. Признание галеновской
идеи о комплементарности полов не предполагало их равноправия. К концу XVIII
века идея комплементарности привела к распространению представлений о том, что
половые различия пронизывают все виды человеческого опыта: даже форма скелета
доказывала большинству наблюдателей, что женщине самой природой предназначено
сидеть дома и выхаживать детей [12-14]. Фактически вплоть до XX века наука
давала больше «доказательств» сущностного неравенства полов, чем аргументов в
пользу их равноправия.
Вся гендерная идеология строилась на
взаимосоотнесенных и взаимоопределяющих концепциях, одним своим полюсом
обращенных к женщинам, а другим - к мужчинам, но видимая сторона имела «женский
образ», поскольку ее творцы предпочитали рассуждать о противоположном поле. В
основе всех идей относительно женщин и в законах, вытекающих из них, лежали
понятия, в которых мужчины осознавали свои собственные гендерные
характеристики. В изучении представлений о гендерных ролях и различиях
учитывается соотношение гендерного сознания, разнообразных форм дискурса и
общественной практики. Существенный прогресс в этом направлении тесно связан с
современными тенденциями в исторической эпистемологии и новым сближением
истории и литературы. Наиболее многообещающими с точки зрения истории
гендерных. представлений являются исследования, максимально использующие не
только выдающиеся памятники литературы, но и произведения второго или третьего
ряда, а также внелитературные тексты с перекрестным выявлением их
интертекстуальных связей и социально-исторических условий возникновения и
функционирования.
Так, авторы книги «Половина человечества»
показали сосуществование двух противоречивых комплексов представлений о
женщинах в переходную эпоху, проведя обстоятельный анализ литературного и социального
контекстов знаменитой «памфлетной войны» по поводу женских качеств, о которой
уже говорилось выше [15]. Позиции сторон распределились следующим образом:
«мизогинисты» вменяли женщинам в вину полный перечень всех возможных пороков, а
«феминисты» доказывали несостоятельность бытовавших в общественном сознании
негативных женских стереотипов, которыми оперировали их противники. Перенося
эти отрицательные характеристики на мужчин, «феминисты» пытались разрушить
устоявшиеся образы «коварной соблазнительницы», «сварливой мегеры» и «заядлой
расточительницы», приводя многочисленные примеры добродетельных женщин и
создавая столь же стереотипные позитивные образы «обманутой невинности»,
«покорной жены», «благочестивой матроны». Объясняя особый накал и общественную
значимость ренессансных дискуссий вокруг не отличающихся особой новизной
мизогинистских представлений, К. Хендерсон и Б. Макманус констатировали
взаимосвязь между актуализацией негативных женских стереотипов и
психологическим переживанием крупных структурных сдвигов в социуме (в том числе
демографических процессов и перестройки в системе ценностей). В ситуациях
экономической нестабильности и общест-< венного напряжения негативные
женские образы подпитывались вовсе не массово-1 стью девиантного поведения
женщин, которое могло бы создать реальную угрозу традиционным патриархальным
структурам. Лишь очень немногие решались открыто выйти за рамки общепринятых
норм, но их неординарные поступки, которые всегда привлекали повышенное
внимание, в кризисной ситуации воспринимались охранительным сознанием с особым
подозрением. Стрессовые состояния обостряли ощущение вызова, многократно
усиливали опасения «сильной половины» в отношении своей сексуальности (поздние
браки - стереотип соблазнительницы), в отношении возможных покушений на свое
доминирующее положение в семье (отсюда - образ агрессивной склочницы), страх
перед разорением домохозяйства в условиях экономической нестабильности (жупел
женской расточительности).
Сходные психологические объяснения (наряду с
религиозно-политическими, социально-экономическими, демографическими и др.)
даются и так называемым ведовским процессам. Сам факт, что огромное большинство
лиц, обвиненных в ведовстве, составляли именно женщины, требовал от гендерных
историков нового осмысления. Опираясь на то разностороннее знание об
общеевропейском и региональных исторических контекстах охоты на ведьм, которое
сложилось в современной историографии на базе громадного корпуса исследований,
опубликованных за последние четверть века, гендерные историки рассматривают ее
содержание сквозь призму социокультурных моделей гендерных отношений,
представлений о женской сексуальности и идеологии мужского превосходства. Охота
на ведьм выступает как эффективное репрессивное средство социального контроля,
массированное применение прямого насилия для обуздания потенциальной женской
активности и сохранения мужского господства в условиях резких перемен. Размах
преследований, которым подверглись многие женщины (прежде всего, из наиболее
уязвимых возрастных и социальных групп) создавал такую атмосферу, в которой
дамоклов меч обвинения в ведовстве был способен стать весомым и жестким
аргументом в пользу конформизма для всех и каждой из «представительниц «слабого
пола», повседневное поведение которых он был призван регулировать [17-21].
Конечно, как уже говорилось, позитивные и
негативные образцы женского поведения устанавливались мужчинами, но они
внедрялись и в сознание женщин и усваивались последними наравне с другими
культурными ценностями в процессе социализации. Именно этим, в частности,
объясняют, почему женщины вместе с мужчинами участвовали в преследовании ведьм.
Наряду с моральными стимулами конформизма бесспорно важную роль играло и то
обстоятельство, что материальное и социальное благополучие женщины во многом
зависело от ее соответствия эталону добропорядочной жены и матери, от
противодействия тем, кто уклонялся от этого стандарта. Старая народная
мудрость, которая присутствовала (с незначительными нюансами) в фольклоре всех
европейских этносов и утверждала, что мир принадлежит мужчине, а место женщины
дома, задавала индивиду целостную культурную модель, всеобъемлющий образ,
который, как и все ему подобные, несколько упорядочивал хаотичную
действительность, помогал осмысливать переживаемые события и выстраивать линию
поведения. Свою действительную плоть и кровь самая долговечная и прочная из
всех иерархических систем - столетиями воспроизводившаяся гендерная иерархия -
всегда обретала в процессе интериоризации мужчинами и женщинами хранимых в арсенале
культуры гендерных моделей и формирования своей индивидуальной гендерной
идентичности.
Важным средством поддержания гендерной
асимметрии, помимо прямого насилия, был контроль над женской сексуальностью в
самом широком смысле, во всех ее действительных и мнимых проявлениях. Общество
контролировало сексуальное поведение своих членов с помощью богатого набора
инструментов: от светских и! церковных судов до народных обрядов, карающих
нарушителей моральных норм публичным унижением [22-25]. И если суды действовали
на основе законов или канонов, то добровольные блюстители общественной
нравственности исходили из собственных групповых представлений и местных
обычаев. Стандарты того, что считалось приемлемым сексуальным поведением,
варьировались по странам и социальным группам. За последние двадцать лет были
опубликованы сотни научных статей и книг по истории сексуальности, которые
рассматривают ее в материальном, социальном и символическом контекстах, сквозь
призму гендерных отношений и представлений, совокупности властных позиций и
репрессивных механизмов [26-33
|
| |
| |
